Это театр минус текст, это густота ощущений и знаков, возводимая на сцене на основе написанного, и это особого рода одновременное восприятие чувственных воздействий — жестов, тона, расстояний, материальных субстанций, световых эффектов — при котором текст утопает в полноте проявлений этого внешнего языка. Естественно, театральность должна присутствовать в произведении изначально, она — условие его создания, а не сценического осуществления. Великий театр невозможен без всепроникающей театральности.
Театральность Бодлера живет той же энергией бегства — она дышит повсюду, где ее не ждут, и в первую очередь в «Искусственном рае». Бодлер описывает там изменение сознания, близкое по природе театральному восприятию, поскольку и в том, и в другом случае реальность подвергается легкой и острой эмфазе, той, что присуща вещам в их идеальном бытии. Театральность дышит и в остальной поэзии, да и везде, где поэт объединяет предметы особенно ярким восприятием материи, скучивает, выжимает как на сцене, расцвечивает красками, светом и гримом, то тут, то там тронув благодатной искусственностью; дышит она, наконец, и во всех описаниях картин, поскольку там его вкус к углубленному и зафиксированному властным жестом художника пространству может быть удовлетворен так же, как и в театре (и как раз наоборот, «картины» в изобилии толпятся в сценарии «Маркиза из первого гусарского», который как будто целиком вышел из полотен Гро или Делакруа, так же как «Конец Дон Жуана» или «Пьяница» вылились, кажется, из первоначального поэтического замысла в большей степени, чем из замысла чисто театрального).